— Добрая примета, — тихо сказал кто-то из солдат, а другой отозвался:
— Это здесь часто бывает...
Так открылась перед новым Хранителем крепость Найлигрим — Ворота Радуги.
10
Комната, некогда уютная, была беспощадно разгромлена. Пышные драпировки, исполосованные кинжалом, свисали лохмотьями, жалкими, как рубище нищего. Словно ураган размел по углам пергаментные и бумажные свитки, а полка красного дерева, на которой они еще недавно красовались, была разнесена в щепки, и щепки эти разлетелись по светлому ковру. В углу грудой лежали обломки кресла. Похоже, оно было брошено в старинные водяные часы, но пролетело мимо и разбилось о стену. По чудом уцелевшему сплетению стеклянных трубочек продолжала бежать розовая жидкость, почти наполнив нижнюю чашу.
И еще один предмет уцелел от разгрома. Великолепное зеркало продолжало сиять, отражая комнату, в которой только что бушевала разъяренная стихия... а также саму «разъяренную стихию» — высокого статного человека с растрепавшимися черными волосами, свирепо озирающегося в поисках еще чего-нибудь, что можно расколошматить.
И самым краешком зеркало отразило длиннорукого коротышку, который в ужасе прислонился к дверному косяку, стараясь не подавать признаков жизни.
Шайса никогда не видел таким господина, которому служил восемь лет.
«Безымянные, что могло случиться... что случилось? Да он ли это? Шерсть на загривке дыбом и все клыки в пене!..»
Словно прочтя его мысли, Джилинер оглянулся. Тонкие черты лица были искажены гримасой, губы подергивались, но из взгляда постепенно уплывало безумие, оставляя после себя боль и горечь.
— Ты опоздал, — сказал маг севшим голосом, — опоздал к началу представления. Много потерял.
Он обернулся в поисках кресла, наткнулся взглядом на кучу обломков и криво усмехнулся.
Шайса рухнул на колени, вскинул ко лбу скрещенные запястья.
— Чем могу я служить своему господину?
— Встань, — устало отозвался Джилинер. Он быстро становился прежним. — У меня выдался скверный день... вернее скверные четверть звона...
— Кого я должен убить за это?!
— Если и убьешь, то не сейчас... О, часы уцелели! Это хорошо. Они живут в моей семье второе столетие, жаль было бы разбить их в припадке злобы. И зеркало я не тронул — тоже хорошо...
Мозг Шайсы раскаленной иглой пронзила страшная догадка.
— Шар... Большой Шар... Что с ним?! Он...
— Думай, что говоришь! — напряженно откликнулся чародей. — Да я скорее глаза себе вырву, чем причиню ему вред. Вон он, в углу, под покрывалом...
Шайса протяжно вздохнул — как смертник, узнавший об отмене приговора.
Джилинер повернулся к зеркалу и всмотрелся в собственное лицо, точно пытаясь разглядеть за ним что-то иное, ускользающее, враждебное.
— Я попытался поработать с драконом, — заговорил он холодно и отстраненно. — Сильный старый ящер, послушался меня с первой попытки. Я вытащил его через врата в Соленых скалах — это неподалеку от Ашшурдага — и вел над побережьем. Хотел перехватить купцов, но на ходу изменил задание. Уж очень удачный случай подвернулся...
Он круто обернулся к Шайсе. Голос его стал напористым и азартным:
— Вдоль берега полоса рифов, называется — Акульи Зубы. Ветер и течение прижали к ним корабль. Понимаешь, все сошло бы за обычное крушение, а я установил бы, сколько свободы можно оставить животному, с какой силой нужно давить на его мозг... ведь жертва все равно никуда бы не делась... Нет, словами не передать!.. Поди сюда!
Шайса без колебаний шагнул к хозяину. Он терпеть не мог испытывать чары на себе, но господину возражать всегда было опасно, а уже сейчас-то...
Тонкие холодные пальцы легли на виски, Шайса почувствовал легкое головокружение — и в его мозг ворвался рокот.
Это было странное ощущение: Шайса раздвоился. Он видел серую кожистую тварь с распластанными перепончатыми крыльями, парящую над злобной темной водой (причем между ним и драконом сверкало зыбкое, едва уловимое марево — поверхность зеркала). И в то же время он сам был драконом. ловил воздушные потоки, чуть покачивался на холодных, упругих невидимых струях и прикидывал, как удобнее ринуться низ — туда, где на обреченной палубе суетились матросы. Зрение у чудища было скверное, человеческие фигурки расплывались в дрожащем тумане (к тому же были серыми — глаз дракона не различал цветов). Но все же чудовище углядело матроса в панике кинувшегося за борт. Остальные, кажется, тоже побросали снасти... а корабль тащит на рифы... вот сейчас и обрушится сверху...
Нет, все-таки драконом Шайса не стал, хоть и взглянул на мир глазами крылатой рептилии. Он думал и чувствовал как человек, у которого в руках страшная, смертоносная игрушка, лучшая игрушка в мире, послушная приказу, не знающая сомнений и жалости, и вот сейчас, сейчас...
И вдруг все кончилось, оборвалось резко и грубо. Чья-то мощная воля выхватила у него «игрушку». Шайса на миг задохнулся, точно его ударили... нет, отшвырнули прочь, как котенка. Серебристый блеск зеркала стал нестерпимым, резал глаза. Шайса с трудом мог разглядеть, как дракон, нелепо взмахивая одним крылом, заваливается на левый бок и падает в свирепую пучину, как бьют его о скалы волны... а затем все исчезает, остается только горькая обида, и боль, и желание разнести в пыль все вокруг, столкнуть в Бездну мир, так подло обманувший и унизивший... Руки сами, без приказа мозга, накрывают Шар тканью и убирают в угол, это делает словно другой человек, а злоба подступает к горлу и душит, ищет выхода...
Шайса опомнился. Он вновь стоял на пушистом ковре. На него сверху вниз глядел хозяин, лоб которого прорезала длинная морщина.
— Я нашел его, — с отвращением выплевывал слова Джилинер. — Сопляк пятнадцатилетний... верховая прогулка вдоль берега... Представляешь, он сознание потерял от такого усилия!
— Кто — «он»? — робко просипел Шайса.
В ответ услышал негромкое, раздельное:
— Архан Золотой Пояс... Из Клана Медведя... Ветвь Берлоги...
И вновь — вспышка гнева:
— Шайса, змей ты мой ручной, ты понимаешь, что происходит? Я развивал и оттачивал свою Силу, свой великий Дар посвятил этому всю жизнь! Я создал Большой Шар, многократно увеличивающий мое могущество! Я знал, что я самый сильный чародей в мире! Ни среди Истинных, ни среди Ночных Магов нет мне равного! Мы же с тобой столько лет следили за всеми потомками Двенадцати в Грайане и Силуране... ты нанимал шпионов, подкупал прислугу, я часами не отходил от зеркала... мы знали о каждом, кто может хотя бы пустой бокал по столу взглядом передвинуть... хотя бы приказать свече погаснуть... И вдруг какой-то гаденыш, мальчишка... одним усилием воли перехватывает у меня власть над драконом! Как будто не было ни моих походов в Подгорный Мир, ни Большого Шара! Мысленно дотянулся, пожелал — и все! Ты соображаешь, кто из него со временем вырастет? Второй Шадридаг Небесный Путь? Не позволю!.. Не дам!..
Тут Шайса наконец все понял — и молча проклял свою слепоту и тупость.
Впервые перед ним приоткрылась вечно запертая дверца в душу господина. Первый и, вероятно, последний раз ему предоставилась возможность узнать, что составляло суть этой грозной, недоброй души.
Джилинер Холодный Блеск из Клана Ворона, Ветвь Черного Пера, был равнодушен к женщинам, к еде, к вину, к золоту, к славе. Власть манила его, но не была целью жизни. Тяга к знаниям, полностью поглощавшая многих ученых и магов, была для него лишь инструментом в точных, аккуратных руках.
Важнее всего для него была сама Сила. Джилинер должен был твердо знать, что он — самый могущественный чародей на свете. Магия была его единственной любовью, и терпеть соперников было невыносимо. Когда Ворон в припадке ярости громил свой кабинет, в нем бушевала самая обычная ревность, неразумная ревность юнца, заставшего возлюбленную в постели с другим...
Все это Шайса осознал в мгновение ока. И еще он понял, что хозяина нужно срочно успокоить и утешить.